Но в ответ на его мирное предложение один из них разразился грязной бранью, а другой замахнулся бутылкой, и если бы Анатолий не владел такими приемами защиты, как «уход», «уклон» и «нырок вниз с приседанием», худо бы ему пришлось.

Взывать к благоразумию было уже бессмысленно. Мгновенно приняв боевую стойку, он нанес серию прямых ударов левой по корпусу ближайшего к нему противника, а затем свой неотвратимый, посылающий в нокдаун удар правой. Тот, кто замахнулся на него бутылкой, тяжело рухнул на тротуар. А Анатолий снова вернулся в боевую стойку и, не дав двум другим противникам опомниться, отбросил сначала в сторону того, который был ближе к нему, знаменитым «свингом» — ударом с размаху с дальней дистанции выпрямленной рукой. А так как третий хулиган, нетвердо державшийся на ногах, неловко наклонился в его сторону, создав тем самым почти классическую ситуацию для удара снизу, Анатолий не замедлил этим воспользоваться.

И вот тогда старший из хулиганов, все еще лежавший на земле, и полез за финкой, но либо там ее не оказалось, либо он раздумал ею воспользоваться — рука его так и застряла в кармане. А Анатолий поспешил закрепить свою победу грозным окриком:

— Эй вы, скоты, забирайте-ка своего атамана — и марш по домам!

— Поднимите же меня, заразы! — закричал и тот, что лежал на земле. Он, видимо, и в самом деле был у них за главного.

Парни поспешно склонились над ним.

Тут-то он и крикнул:

— Погоди, милицейский холуй, мы с Тузом еще с тобой рассчитаемся.

Анатолий не обратил тогда внимания на эти слова — разбитому наголову противнику ничего ведь и не оставалось, как отводить душу угрозами. Это уж потом, в разговоре с Валей Куницыной, вспомнил он, что Туз — беглый рецидивист, которого разыскивает милиция. Старший из нападавших был, видимо, как-то с ним связан. Жаль, что в темноте не удалось как следует его рассмотреть.

Победа далась Анатолию, однако, нелегко. Она отняла много сил, и он мечтал теперь лишь об одном — добраться поскорее до дома. Подставить под холодные жесткие струи душа все еще разгоряченное тело — и в постель!

2

Старший инспектор районного отдела Министерства внутренних дел Грунина очень спешит. От метро до места ее работы теперь уже недалеко — всего пять минут ходьбы, но и времени в обрез, а ей сегодня нужно быть ровно в девять. Она так торопится, что на нее начинают обращать внимание прохожие.

Но вот наконец и подъезд райотдела! Она распахивает тяжелую дверь и, минуя просторный вестибюль с книжным киоском, поднимается на третий этаж. Теперь по длинному коридору поскорее в свою комнату. Хорошо хоть, что не видно никого из знакомых — не нужно тратить время на приветствия и разговоры. Лишь у дверей начальника паспортного стола ее внимание привлекает небольшая очередь посетителей — человек пять-шесть. Проходя мимо, Грунина невольно задерживает взгляд на средних лет мужчине в выгоревшей военной гимнастерке. Где-то она уже видела его… Рыжий, плечистый, широколицый, с мясистым носом. Очень знакомая физиономия!

Хоть ей сейчас и не до воспоминаний, Татьяна, однако, все еще силится припомнить, где же видела она этого человека? Одно лишь ясно — в обстоятельствах необычных. И вдруг ее осеняет — Грачев!

Да, это он, слесарь Павел Грачев, осужденный за тайное изготовление крестиков в заводском цеху, которые кто-то из его сообщников сбывал служителям культа одной из подмосковных церквей. Дело это вел другой следователь, а Грунина ездила к Грачеву в исправительно-трудовую колонию и допрашивала его там как свидетеля по совершенно иному поводу.

Когда же это было? Год назад, кажется… Да, около года. Он тогда уже отсидел большую половину срока. А теперь, значит, освобожден и собирается, наверное, прописаться по прежнему месту жительства? Проживал он, помнится, по Конюховской улице… Кто же там у него остался? Сестра как будто… Да, сестра-школьница, мать и отец умерли вскоре после войны.

Досадуя на себя, Татьяна встряхивает головой — не время сейчас думать об этом! Нужно идти к начальнику с докладом Он поручил ей провести опрос своих подчиненных и теперь ждет результатов ее работы. Похоже, что собирается выступать на предстоящем совещании в городском Управлении внутренних дел

Давно бы пора разобраться, на что уходит рабочее время инспекторов. Получается ведь, что почти десять процентов его расходуется на писанину. Разве не могли бы выполнять все это технические работники или сами же инспектора с помощью так называемой малой механизации управленческого труда?…

Размышления Татьяны прерывает звонок. Она поспешно снимает трубку. Это начальник.

— Слушаю вас, Евгений Николаевич. Да, все готово. Иду!

Собрав в папку отпечатанные на машинке страницы своего доклада и записи, сделанные от руки, которые могут ей пригодиться, Грунина спешит в кабинет начальника. Проходя мимо дверей паспортного стола, снова бросает взгляд на Грачева.

На этот раз, кажется, и он обращает на нее внимание Случайно или узнал?…

— Вы все хорошеете, Танечка, — встречает ее Евгений Николаевич Лазарев банальной фразой.

Грунина едва заметно хмурится — не любит она комплиментов да и Танечкой называть себя никому не разрешает. Евгений Николаевич знает это и лишь наедине с нею позволяет себе такую вольность.

— И не надо дуться, — все еще улыбается Евгений Николаевич. («С чего это у него такое хорошее настроение?») — Я ведь не из ловеласов, однако вам всегда почему-то хочется сказать что-нибудь приятное.

— Но ведь вы же знаете, Евгений Николаевич…

— Да, да, знаю, что вы терпеть этого не можете, но что поделаешь — само срывается с языка. А у вас только поэтому испортилось настроение?

— Есть и иные причины.

— Ну, тогда докладывайте все по порядку.

— О результате моих бесед с коллегами прочтите лучше сами — это займет меньше времени, — протягивает свой доклад Лазареву Татьяна.

«Ну и характер», — без особого раздражения думает о ней Евгений Николаевич. Но, в общем-то, характер ее ему нравится. Одному из своих коллег, сокрушавшемуся по поводу «норова» Груниной, он даже заметил как-то: «А ведь это, дорогой мой, и не норов вовсе, а система самообороны, способ сохранения собственного достоинства. Она серьезный и к тому же талантливый оперативный работник, а мы рассыпаемся перед ней в комплиментах, будто перед примадонной…»

Вспомнился подполковнику Лазареву и другой разговор. Он произошел спустя примерно год после того, как Грунина пришла в его отдел. К тому времени он имел возможность оценить и характер ее, и деловые качества. Ничто уже не составляло для него загадки, все было ясно, поэтому он не задал ей вопроса: почему пошла она на оперативную работу в органы дознания, а не в следственный аппарат? Спросил ее о другом:

— Скажите, Татьяна Петровна, как родители отнеслись к вашему решению работать инспектором?

— Это вы потому, что работа в органах дознания — не женское вроде дело? — усмехнулась Татьяна.

— Не совсем. Работа следователя тоже ведь не очень женская…

— Однако интеллигентнее вроде, — досказала за него Татьяна.

— Я этого не считаю… — попытался возразить ей Лазарев.

Но она снова перебила его:

— Мои родители тоже этого не считали. Их беспокоило другое, особенно маму, — справлюсь ли я с этим «не очень женским делом?» Но мне даже отвечать ей не пришлось. За меня ответил папа. «Как вот я представляю себе работу теперешних органов дознания, — сказал он маме. — Для них, по-моему, важна не столько мускулатура, сколько хорошая голова. Я бы даже сказал — спокойная, трезвая голова, умеющая быстро все схватить, взвесить и рассудить. Так ведь все это у нашей Тани есть. А схватываться с преступниками врукопашную ей вряд ли придется. Ты же читаешь иногда Жоржа Сименона, запомнился ли тебе хоть один случай, чтобы его прославленный комиссар Мегрэ боролся или хотя бы стрелял в кого-нибудь?…» — «Но ведь пистолет-то ей, наверное, выдадут?» — перебила отца мама. «Выдадут, но лишь на всякий пожарный случай, как говорится», — рассмеялся папа».