Алексей еще не написал тех глав, в которых должна изображаться гибель Фаэтона, но он уже с достаточной отчетливостью представляет себе его агонию. Погибал он, наверное, не сразу. Гибель его не могла быть похожей на взрыв. Скорее всего, первыми стали рушиться какие-то внешние связи планеты. Может быть, сначала исчезло ее магнитное поле. А это повлекло за собой распад радиационных поясов и ионосферы…

Уже одного этого было, конечно, достаточно, чтобы погубить если не жизнь, то цивилизацию на Фаэтоне. На него сразу же обрушился поток космических частиц, вырвавшихся из «Ловушек» радиационных поясов. Ионосфера при этом утратила, конечно, свою «зеркальность», перестала отражать радиоволны, разладив радиосвязь на всей планете.

Не мог не прийти в негодность и компас. Размагнитились постоянные магниты, а сердечники электромагнитов потеряли способность намагничиваться.

Резонанс тем временем продолжал расшатывать связи внутренних сфер планеты. Все более слабела и гравитация, позволяя силам тяготения соседних планет и Солнца расчленять одрябшее тело Фаэтона…

Алексей не очень еще уверен, найдет ли он нужные краски для изображения столь мрачной картины, сделать это считает не только своим писательским, но и гражданским долгом, чтобы предостеречь человечество от страшной участи Фаэтона.

Москва, Гагра.

1966 г.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ МАГИСТРА ТРАВИЦКОГО

1

Если бы Травицкий знал, что сестра покойного архиерея, ведавшего местной епархией, окажется такой упрямой старухой, он бы, пожалуй, отказался от встречи с ее внуком, кандидатом физико-математических наук Ярославом Куравлевым. Даже когда Травицкий сообщил ей, что он магистр богословия и преподает в местной духовной семинарии, это не смягчило ее.

— Пока вы не скажете, зачем вам мой внук, я не пущу вас к нему, — твердо стоит она на своем. — Он не совсем здоров. Врачи предписали ему полный покой, и я должна знать, о чем будет разговор.

— Это мне трудно объяснить…

У Травицкого уже не остается никаких сомнений — она не пустит его к внуку. Но тут появляется сам Куравлев.

— Вы так громко разговаривали, что я все слышал, — обращается он к Травицкому. — Раздевайтесь, пожалуйста.

— Но ведь тебе нельзя, Слава… — пытается протестовать бабушка.

— Нет, лучше уж я с ним поговорю, — перебивает ее Куравлев, — буду знать, зачем к нам пожаловал магистр богословия.

— Ну, как знаешь…

Травицкий снимает пальто и идет вслед за Куравлевым.

— Садитесь, — кивает Куравлев на кресло в углу одной из комнат просторного архиерейского дома, — и рассказывайте, что вас ко мне привело.

— Я читал вашу статью в «Журнале Московской патриархии». В ней говорилось о возможности экспериментального, так сказать, общения со всевышним…

— Да, но ведь я опубликовал ее почти год назад.

— Дело, видите ли, в том, что нашу семинарию посетил недавно подмосковный священник отец Никанор…

— Пожалуйста, покороче.

— Извините, но я и так лишь о самом главном… Из случайно услышанного мною разговора этого священника с его племянником-семинаристом я узнал, что похожий эксперимент замышляется еще какими-то физиками. Возможно ли это, однако?

— А какой эксперимент? — заметно оживляется Куравлев. — Физический или математический?

— Кажется, физический, ибо с помощью какой-то аппаратуры.

— А они не шарлатаны, эти физики?

— Отец Никанор уверяет, что они порядочные люди, искренне верящие в бога. Вот и хотелось бы знать ваше мнение, осуществимы ли их замыслы?

— Не знаю.

— Но ведь вы писали…

— Да, я писал, но о математическом эксперименте. Вернее, о математической модели всевышнего. Для людей, далеких от современной науки, наверное, это звучит кощунственно…

— Простите, пожалуйста, что я перебиваю вас, но я смыслю кое-что в современной науке. До духовной академии учился в университете. Слежу и теперь за развитием естественных наук.

— Боюсь, что вам все равно меня не понять.

— Почему же…

— Для вас ведь математика всего лишь наука о количестве, — почти с нескрываемой досадой перебивает его Куравлев. — А на самом деле ни одно значительное исследование современной математики просто невозможно выразить через понятие количества. Математика потому и покорила физику, что давно уже стала неколичественной и неметрической. С ее помощью я берусь доказать все, что угодно. В том числе и существование всевышнего…

— А без математики?…

— Едва ли… Одними логическими рассуждениями сделать это вообще немыслимо. Тут мы упремся в такие парадоксы, которые ничего от могущества всевышнего не оставят.

— Даже так?

— Ну вот возьмите хотя бы такое: может ли всевышний создать камень, который сам не сумеет поднять?

— Этот парадокс мне известен, — улыбается Травицкий. — К счастью, наши семинаристы не задают нам пока таких вопросов. А то что же получается: если всевышний не сможет создать такого камня, значит, он не всемогущ? А если создаст, по не сможет поднять, то тоже ведь не всесилен?

— А между прочим, этот парадокс лишь один из многих, связанных с математическим понятием бесконечности.

— Я имею некоторое представление и об этом, — не без самодовольства замечает Травицкий. — И такие понятия математической бесконечности, как деление нуля на нуль и бесконечности на бесконечность, не кажутся мне нелепыми. Ну, а вы не потеряли еще охоты поставить свой эксперимент?

— Надеюсь его поставить, — убежденно заявляет Куравлев.

Но в это время слышится строгий голос бабушки:

— Ярослав!

— Ну, я не буду вас больше беспокоить, — поспешно поднимается со своего кресла Травицкий. — Извините, ради бога…

Магистр богословия Стефан Травицкий действительно учился когда-то в университете и покинул его, усомнившись в возможности постичь абсолютную истину. А знакомство молодого Травицкого с богословами соблазнило его возможностью «богопознания». Вот он и оказался в духовной академии. Немалую роль в этом сыграл и дядя его, доктор богословия.

Познать бога оказалось, однако, еще труднее, чем проникнуть в тайны природы. О том свидетельствовали не только католические, но и православные богословы. Один из них признался даже: «Бог столько познается нами, сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малою в руках зажженною свечою».

Стефан Травинский и прежде не верил, тем более не верит теперь в того примитивного бога, о котором повествуют Библия и другие священные книги. Для него не существует ни иудейского Яхве-Иеговы, ни исламского Аллаха, ни христианской троицы. В этих вопросах он вполне разделяет точку зрения атеистов, считающих, что люди создали богов по образу своему и подобию.

В откровенных беседах со своим дядей, правоверным православным богословом, он признался, что верит лишь в высшую нематериальную силу, будто бы сотворившую мир, давшую ему определенное устройство и управляющую им. Но сам дядя не был уверен в искренности и этой его веры. В глубине души он считал своего племянника приспособленцем, специализирующемся на модернизации обветшалых религиозных догматов.

В богословских статьях, которые он теперь все чаще посылал в «Журнал Московской патриархии», Травицкий стал сначала осторожно, а затем все более уверенно высказывать свои идеи. Вдохновляли его на это эксперименты ватиканских коллег, смело осуществляющих «адджорнаменто» — осовременивание католической церкви.

Магистр Травицкий внимательно читал все, что сообщалось о ватиканских соборах и его сессиях. Ему особенно запомнилось выступление индийского епископа Соуза, заявившего, что церковь всегда опаздывала, когда речь шла о проблемах науки. В самом деле — сколько же можно плестись за наукой, за ее новыми открытиями, чтобы потом истолковывать их в религиозном духе. Не пора ли переходить в контратаку и самим открывать или хотя бы предсказывать новые явления природы? А еще бы лучше — поставить какой-нибудь эксперимент. Такой, например, как «общение со всевышним», предложенный Куравлевым.